Полуживые реликты

Удивительно, но вид забытых, оставленных разрушаться, ржаветь или гнить старых сооружений или вещей, вызывает у меня щемящее ностальгическое чувство, связанное с детскими воспоминаниями. Мысленно я оказываюсь в грязном, замусоренном дворе дома в Новосибирске, где я родился и прошли мои детство и юность. Я брожу по продуваемым холодными ветрами закоулкам улиц, застроенных ещё в царские времена одно- и двухэтажными домами. У меня перед глазами улицы застывшего в прошлом послевоенного города. Я подбираю всякие железки вокруг скобяного склада, расположенного в углу нашего двора. Я копаюсь в наносах канавы, прокопанной вдоль нашей улицы. В них я отыскиваю принесенные бурными весенними потоками с соседних помоек осколки цветных стеклышек и черепки от разбитой посуды, обрывки медной проволоки, железные гвозди, винтики и мелкие загогулины, из которых мастерю себе игрушки за отсутствием настоящих. Это моё, без всяких кавычек, счастливое, потому что папа вернулся с фронта, и незабываемое детство.

Как тут не вспомнить австрийского ученого Конрада Лоренца, открывшего явление импринтинга в процессе изучения поведения серых гусей. Впоследствии это явление было распространено и на поведение человека, явившись частью новой науки - этологии.

Импринтинг - это запечатление характерных признаков места рождения, произошедшее в детском возрасте. Причем последствия этого процесса чаще всего необратимы. Вот почему так милы большинству из нас те, даже малопригодные для нормальной жизни места, где мы провели свои первые годы, где осознали себя как отдельную личность, и поняли свое место в окружающем мире.

Запущенность, заброшенность, неухоженность и обветшание - вот те слова, которыми наиболее точно можно описать места, где прошли мои детство и ранняя юность. Всё это было последствием страшной, тяжелой и долгой войны, когда людям было не до обустройства, приведения в порядок и обновления застывшей еще в предвоенном времени среды обитания. Главным было победить в войне и просто выжить. А покосившиеся заборы, облупленные и потрескавшиеся стены домов, разбитые дороги, прогнившие доски довоенных тротуаров на городских улицах и общая неустроенность были просто мелочами, до которых не доходили руки людей, мобилизованных на выполнение более важных задач.

И каждый раз, когда я вижу какие-то руины, что-то брошенное, никому ненужное, торчащее, как ржавый гвоздь из выломанной доски, но вдруг попадающееся на глаза, я оказываюсь на улице своего детства. И это происходит даже тогда, когда я замечаю нечто такое, чего не мог видеть там даже в принципе. Важно, что это осколок прошлого.

У меня дома есть несколько старых, бесполезных в наше время вещей, но мне жалко их выбросить. Они мне дороги тем, что связаны с событиями из моей прошлой жизни. И тут не стоит вспоминать Плюшкина, это совсем другое. По этому поводу очень хорошо сказали как-то братья Вайнеры: “Каждой вещи нужно только пережить критический период - переход из разряда «старых» в «старинные». После этого ее возвращают с помойки, бережно реставрируют, с почетом водружают в красный угол, ею хвастают и гордятся, платят большие деньги. В основном за то, что все остальные старые вещи не дожили до бесплодной почтенности старины”.

Но есть и такие вещи, которые не унесешь домой. Вот так однажды обратил я внимание на стоящую на углу West End Avenue & Oriental Boulevard в Бруклине старую, возвышающуюся словно памятник на пьедестале на основательном кирипичном фундаменте, странную будку с конической крышей. Подгнившая входная дверь в неё была заколочена, окна забраны покрашенными в голубой цвет фанерными щитами и густо зарисованы граффити. Выглядела будка на этом углу явно инородным телом. Складывалось впечатление, что в своё время её почему-то не снесли, а потом о ней напрочь забыли. И теперь торчит она нелепо и одиноко посреди тротуара, являя собою некий символ заброшенности и ненужности.

Я обошел её вокруг и сделал несколько снимков с разных сторон. Для чего и когда она была построена осталось тогда для меня загадкой.

Но вот однажды зашел я в расположенную недалеко от места, где стоит будка, небольшую галерею, с хозяйкой которой достаточно давно знаком. Мы обсуждали картины, но тут как-то пришлось к слову, и я спросил ее про будку. И неожиданно получил ответ, благодаря которому разыскал интересную, на мой взгляд, информацию.

В последней четверти позапрошлого века предприниматель Остин Корбин построил в районе Манхэттен-Бич два больших отеля, что способствовало превращению этого места в курортную зону. Если учесть, что там же, помимо хорошего песчаного пляжа, находился ипподром, по вечерам устраивались фейерверки и давались концерты под руководством известных музыкантов, то желающих отдохнуть в этом месте было достаточно много, хотя принимали там не всех. Корбин был зоологическим антисемитом и не пускал евреев в свои отели.

С течением времени его бизнес пришел в упадок, отели снесли, а на их месте возникла жилая зона, где, вот причуда истории, поселилось множество евреев - выходцев из России, которые выбились в средний или даже высший класс.

До 1955 года район Манхэттен-Бич был охраняемой резиденцией, чем-то вроде нынешнего Sea Gate. Въезд туда был перегорожен шлагбаумом. А в этой будке сидел вахтер, который пропускал на территорию района его жителей и их гостей.

Я, уже из чистого интереса, съездил к Сигейту и увидел на въезде в эту резиденцию будку, похожую на ту, про которую только что рассказал. Но в Сигейте она была в рабочем состоянии, внутри неё сидел человек, который поднимал и опускал шлагбаум перед снующими туда-сюда машинами.

Написал это и вспомнил, что официально, то есть пройдя через эти охраняемые ворота, я был в Сигейте всего один раз, а неофициально - несколько. Попасть туда можно было из Coney Island Creek Park, прибрежная песчаная полоса которого плавно переходила в такую же в Сигейте. Там на берегу стояла местная достопримечательность - небольшой маяк Coney Island Light. Иногда его называют Norton’s Point Light по имени владельца казино, когда-то стоявшего на этом месте. Я этот маяк сфотографировал однажды. Было это пятнадцать лет назад.

Кстати, теперь, после урагана Сэнди, таким способом в Сигейт не попасть.

Возвращаясь к будке, которая стоит на углу West End Avenue & Oriental Boulevard в районе Манхэттен-Бич, могу сказать, что с моей точки зрения, она является историческим памятником и заслуживает того, чтобы её сохранили.

А теперь о совсем других будках. О телефонных. Попробуйте найти таковую где-нибудь на улицах нашего города. Я не смог.

Вообще-то таксофоны, то есть телефонные аппараты общего пользования не обладающие собственным номером, устанавливались не только в закрытых боксах-будках, но и в полубоксах или просто под козырьком. Бросив в такой телефон-автомат монетку или жетон, можно было позвонить но нужному номеру, набрав его с помощью дискового номеронабирателя. Потом появились карточки предоплаты, а номеронабиратели стали кнопочными. Однако все эти новшества не спасли уличные телефоны от вымирания. Теперь, когда у практически каждого лежит в кармане собственный мобильник, они стали никому не нужны и незаметно исчезли с оживленных уличных перекрестков, вокзалов и аэропортов. Они остались только в кадрах старых кинофильмов.

Но вот недавно попался мне на глаза красный телефонный полубокс у стены дома огороженного металлической сеткой, так как его собираются снести. В раздербаненной коробке уже нет самого телефонного аппарата, но на ней еще осталась надпись “Phone”. Полуживой реликт, который скоро исчезнет.

4.
А людям моего поколения только остаётся вспоминать, как мы бегали по улицам города, выискивая работающий телефон-автомат, чтобы позвонить своей девчонке и поболтать с ней о чем-нибудь запретном, потому что мама не пускала её гулять поздно вечером.
Правда, я откопал среди своих старых снимков одно фото десятилетней давности, на котором запечатлена полузакрытая будка с еще живым кнопочным телефоном.

Ну, и напоследок несколько слов ещё об одних реликтах, а именно о старых паркоматах, куда надо было бросать квотер, чтобы внутри вспыхнул экранчик, на зеленоватом фоне которого выскакивали черные цифры и начинлся обратный отсчет времени. Когда время истекало, экран становился красным. Эти уличные обиралы, стоявшие около каждого парковочного места, иногда были снисходительны к водителям. Происходило это тогда, когда машина уезжала до истечения оплаченного времени стоянки. В таком случае можно было запарковаться около ещё тикающего аппарата и постоять там несколько минут за чужой счет, успев, например, купить газету в киоске.

Теперь эти паркоматы торчат ненужными столбиками чуть не на каждой улице рядом с новыми, которые после оплаты выдают бумажный талончик с указанием времени окончания оплаченной парковки. Такой аппарат, работающий на солнечных батареях, в одиночку обслуживает чуть ни целый блок, и принимает оплату квотерами и кредитными картами. Около такого не постоишь на халяву. Уехавший раньше времени водитель увозит талончик с собой, так что желающему запарковаться на том же месте, надо платить снова. Городская мошна стала более тугой и толстой, а тратить деньги на ликвидацию сотен тысяч старых паркоматов, судя по всему, ни у кого желания нет. А между тем, их можно было бы пустить в переплавку. Всё равно, так или иначе, но когда-нибудь и до них руки дойдут.