Старые вещи, как старые друзья

Четверг, Февраль 19, 2015

Недавно мне попала в руки художественная открытка с репродукцией картины В.Штембера под названием “Швейка”. На открытке, изданной до револющии Любанским обществом попечения о бедных, изображена молодая женщина, сидящая в светлой комнате простого деревянного дома около швейной машинки.
Репродукция картины В.Штембера "Швейка"
В конце позапрошлого - начале прошлого столетий художник В.Штембер пользовался большой популярностью. Он писал замечательные женские портреты в духе салонного академизма. Среди его заказчиков были представители царской семьи, графов Шереметевых, князей Юсуповых и других аристократических российских семейств. Однако он был не только художником-портретистом. Штембер оставил немало картин с жанровыми сценками. Одной из них и была “Швейка”.

В то время, как я рассматривал открытку с молодой швеёй, на меня нахлынули воспоминания, как это иногда бывает со мной. Я увидел свою маму, склонившуюся над старой ручной машинкой Зингер. В моем далеком сибирском детстве, пришедшемся на первые послевоенные годы, мама ходила на курсы кройки и шитья в Клубе железнодорожников, куда брала с собой меня. Я листал там какие-то книжки с картинками, а мама училась, а потом вечерами, практикуясь, шила мне из белой полотняной ткани простые рубашки, а сестренке платьица из обрезков цветного ситца.

После окончания курсов, шитьем она занималась не слишком много из-за недостатка времени, потому что работала страховым агентом. Однако, вся мелкая починка одежды, подшивание обшлагов на брюках отца, заделка дыр на моих штанах и юбчёнках сестры, лежали на ней. А однажды она даже перелицевала мое зимнее пальто. Благодаря маминому умению, мы не сдавали вещи в пошивочное ателье, расположенное рядом, экономя таким образом деньги. Но обувь для починки отдавали сапожнику, в том числе пимы для подшивки. В таких подшитых валенках я ходил в школу вплоть до выпускного десятого класса. Да и не я один, конечно, так был одет в те годы.
Я сижу на ветке в подшитых валенках
А пишу все это я к тому, что сейчас, живя в Америке, мы практически забыли, что такое ремонт старых (и не очень) вещей.

Как-то зашел я в швейную мастерскую, чтобы подшить новые джинсы. Разговорился с мастером, которого зовут Эдуард, и по ходу разговора спросил его, какого рода заказы они в основном получают. Оказалось, что чаще всего они занимаются подшиванием джинсов, брюк и юбок, укорочением рукавов, подгонкой платьев по фигуре и лишь изредка заменой подкладки, хотя могут делать и многие другие вещи. Просто другие заказы очень редки. Нет сомнения в том, что в своем ателье Эдуард и его помощники занимются очень нужным делом, но ремонт ношеной одежды - не их конёк.
Эдуард за работой в своем ателье
Поневоле вспомнишь здесь мысль А.Солженицина, высказанную им в статье “Как нам обустроить Россию”: “…фирма может позволить себе, чтобы спрос не угасал, выпускать изделия недолговечные. Веками гордость фирм и владельцев вещей была неизносность товаров, ныне (на Западе) — оглушающая вереница все новых, новых кричащих моделей, а здоровое понятие РЕМОНТА - исчезает: едва подпорченная вещь вынужденно выбрасывается и покупается новая, - прямо напротив человеческому чувству самоограничения, прямой разврат”.

Сказано может и чересчур резко, но в главном я согласен с писателем. И сразу хочу заявить, что с моей точки зрения, чем больше будет различных ремонтных заведений - пошивочных ателье, сапожных, часовых и всяких других мастерских, тем лучше.

Не могу удержаться, чтобы не привести также отрывок из дневниковых записей поэта, публициста и искусствоведа Юрия Кублановского, которые он сделал в 2009 году в Париже: “Отдал в починку старые свои испытанные очки - за 30 евро. И тут же в аптеке купили новые - за 18 (в них сейчас пищу). Наташа стала ругаться, зачем столь дорого отдаю в ремонт отслужившую свое вещь? Но ведь есть особая поэзия, благородство - реанимировать, не считаясь с затратами, то, что состарилось”.

Как я понимаю Кублановского! Я тоже привыкаю к старым вещам и не люблю с ними расставаться. А вспомнил я эти его слова по аналогичному поводу, только связанному не с очками, а с наручными часами. Недавно они у меня сломались, у них стал крутиться циферблат. Моим наручным часам с автоматическим подзаводом уже больше двадцати лет. Стоили они когда-то недорого, давно вышли из моды, но я к ним привык. Они удобны, мне никогда не надо думать о замене батарейки или ручном заводе. Дома все в один голос говорили мне, чтобы я их выбросил и купил новые, подороже и посовременнее. А мне не хотелось расставаться с часами, которые верно служили мне столько лет. Вобщем я их отдал в ремонт, за который заплатил столько же, сколько стоят сами часы, и остался доволен. Идут они совсем неплохо, хотя и немного бегут. Но на тот случай, если уж мне надо будет знать время с точностью до минуты, у меня в кармане лежит сотовый телефон самой последней модели. И там время - точнее не бывает, хотя в принципе пара минут туда или сюда обычно не имеют для человека никакого значения, особенно если он на пенсии.

У меня нет сомнения в том, что каждый должен иметь выбор: купить новую вещь или отремонтировать старую. Я согласен с тем, что некоторые вещи после поломки не подлежат ремонту. Это относится, например, ко многим гаджетам, количество которых неимоверно растет, качество постоянно улучшается и часто лучше и дешевле купить новый, чем ремонировать старый.

Однако, есть много вещей, которые вполне заслуживают починки и дальнейшего использования, а иногда и просто сохранения.

В связи с этим хочу сослаться на мнение известного поэта Давида Самойлова, взятое мною из его книги “Перебирая наши даты”. Он пишет о временах своего детства: “Вещи у нас в квартире уважаемые. Папа искренне огорчается, когда у нас что-нибудь портится или ломается. И я редко что-нибудь порчу или ломаю. У меня вырабатывается нечто вроде привязанности к вещам. Но не вообще, а к знакомым предметам нашей квартиры.

У меня к ним родственное чувство и род жалости, оставшейся на всю жизнь, дескать, работали вы на меня, служили мне, а я вас недостаточно люблю, недостаточно забочусь. Потому что, по странности, любви к вещам у меня нет, и никогда не было желания иметь вещи, кроме тех, что у меня были. И когда они старели и выбывали из строя, мне тяжело было что-нибудь выбросить на свалку, а хотелось запихать куда-нибудь на чердак, на пенсию – пусть живет старый стул в свое удовольствие, ничего не делает и покоится на чердаке”.

На мой взгляд это не скупость вовсе, а уважение к вещи, которая долгие годы исправно тебе служила. Испытывая подобное отношение к старым вещам, я подсознательно одушевляю их, и у меня рождается мысль о старости, когда мы заботимся о своих стариках, не бросаем их в одиночестве и забвении доживать свой век наедине со своими болезнями и проблемами.
Настенные часы
И как тут не упомянуть мне о старых настенных часах, которые я помню столько же лет, сколько помню самого себя. Вряд ли они имеют сколько-нибудь значимую материальную ценность, но для меня они бесценны. Эти часы были преподнесены моим дедушке с бабушкой в качестве свадебного подарка в 1906 году. В годы войны они сломались и не шли, но когда папа вернулся с фронта, он их отремонтировал, и с тех пор они безостановочно отсчитывают время.

Моего отца давно уже нет, и теперь я каждое воскресенье завожу старые часы, как это делал он. Для меня эта короткая процедура является своеобразным ритуалом. С детских лет я помню, что именно в этот день папа заводил часы. Я продолжил эту традицию, и теперь, когда я их завожу, я всегда его вспоминаю. Несколько минут еженедельного поминовения. Эти часы достанутся моему сыну, и я сказал ему, чтобы он тоже заводил их по воскресеньям, как делали это его прадед, дед и отец. Для меня наши старые часы являются своеобразным талисманом, который я берегу и считаю охранителем нашего домашнего очага. Часы должны идти, и тогда у нас дома все будет в порядке. В случае необходимости их можно подремонтировать и снова запустить, чтобы сохранить непрерывность времени и поколений нашей семьи. Хотя в данном случае можно говорить даже не о ремонте, а о реставрации.

И еще несколько слов в заключение. Я вовсе не считаю Плюшкина образцом для подражания. Более того, согласен с китайской поговоркой “Старое не уйдет, новое не придет”, но в то же время я уверен, что к некоторым старым вещам нужно относиться, как к старым друзьям.

1
2

Оставить комментарий

O.o teeth mrgreen neutral -) roll twisted evil crycry cry oops razz mad lol cool -? shock eek sad smile grin

Нищий король

Четверг, Февраль 12, 2015

Недавно я побывал в гостях у одного своего знакомого, который обладает неплохой коллекцией различных старых печатных изданий, в том числе и нот. Разглядывая его собрание я наткнулся на небольшую нотную тетрадь под названием “Мандолинист виртуоз”, которая была опубликована издательством О. Строка в 20-30-х годах прошлого века в Риге. В те времена в независимой Латвии нашли приют многочисленные беженцы из Советской России, образовав там большую русскоязычную общину. Именно поэтому надписи на обложке тетради были сделаны на латышском и русском языках. Причем на русском со множеством ошибок: “23 разных вальсев, маршей, танцев, шлагеров и других пьес по цыфровой системы”.

Нотная тетрадь "Мандолинист виртуоз"
Этот тоненький сборничек различных музыкальных призведений вызвал в моей памяти массу воспоминаний, связанных с моим отцом. Он был профессиональным музыкантом-скрипачом и в послевоенные годы состоял в переписке с композитором и прекрасным пианистом Оскаром Строком, который спасаясь от немецких фашистов, бежал из Латвии в Советский Союз.

И мне захотелось написать несколько строк про этого незаурядного человека, признанного еще при жизни “королем танго”. Это тем более неплохо сделать по той причине, что в этом году исполняется 40 лет со дня его смерти.

Родился будущий композитор в январе 1893 года в городе Динабурге Витебской губернии (потом соответственно Двинске-Даугавпилсе). Оскар был восьмым ребенком в семье клезмера Давида Строка, который был настоящим человеком оркестром, умевшим играть на флейте, кларнете, трубе, гобое и фотрепиано. Из семейства Строков вышло много таланливых музыкальных деятелей и исполнителей.

Сам Оскар учился в Петербургской консерватории, а потом работал аккомпаниатором со многими выдающимися певицами, в том числе с Антониной Неждановой и Надеждой Плевицкой, в годы войны выступал в воинских частях на фронте и в госпиталях, а после ее окончания работал пианистом в оркестре Клавдии Шульженко, ездил по стране в концертных бригадах Михаила Жарова и Николая Крючкова. Песни и романсы, написанные О.Строком, были включены в репертуар многих известных исполнителей, а его танго “Черные глаза”, Скажате, почему” или “Лунная рапсодия” были настоящими хитами и пользовалось большой популярностью в Европе еще с довоенных времен, особенно в исполнении Петра Лещенко и Юрия Морфесси.

Далее пересказывать биографию О.Строка я не стану, могу лишь сказать только, что она была полна неожиданных приключений, взлетов и падений и могла бы послужить сюжетом для занимательного чтения. И такая книга под названием «Оскар Строк - король и подданный» была написана Анисимом Гиммервертом. К этой биографической повести приложен компакт-диск с записями музыки О.Строка. Советую почитать и послушать. Не пожалеете. Эта книга у меня есть, и я сужу по собственному опыту.
Обложка книги "Король и подданный" А.Гиммерверта с портретом О. Строка
А теперь о личных воспоминаниях. Мой отец начал концертную деятельность в первой половине тридцатых годов прошлого века. Сохранилась афиша кинотеатра “Коммунар” (тогда г. Сталинск, ныне Новокузнецк), где рекламировался фильм “Когда пробуждаются мертвые” с Игорем Ильинским в главной роли. Так вот в этой афише на видном месте было напечатано (орфография сохранена): “Картину сопровождает специально приглашенный из гор.Томска музыкальный ансамбль под руководств. скрипача Рубина Л.А. Во время звуковых картин ансамбль работает в фойэ”.

Вскоре после этого отец переехал в Новосибирск, где работал в широко известном джаз-оркестре под управлением Г. Коморского. С 1936 года выступления джаза проходили под эгидой филармонии, что сделало его первым государственным ансамблем такого рода в городе. Базой джаз-оркестра служил крупнейший в те годы в Новосибирске ресторан “Централь”.
Джаз Г.Коморского (мой отец стоит со скрипкой)
Здесь уместно, по-моему, привести цитату из воспоминаний Раймонда Паулса о Строке, взятая мною из упоминавшейся уже книги А.Гиммерверта: «Мое знакомство со Строком состоялось в самом начале 60-х годов. Он пригласил меня и кого-то еще, точно не помню, к себе домой и попросил нас, чтобы мы сыграли его произведения. А мы, если говорить откровенно, на всяких «халтурах» играли знаменитые его танго. В то время это было почетно – быть музыкантом ресторана. Раньше в ресторан приходили слушать музыку, а не просто напиваться. Там в первый час после открытия обязательно давали концерт. Для музыкантов это был настоящий профессиональный труд». Я хочу обратить внимание читателей на последнюю фразу в этой цитате, потому что среди многих людей бытует мнение о музыкантах, игравших в ресторанах, как о малопрофессиональных дилетантах. Однако, это никак не относится к музыкальным коллективам, работавшим на эстраде в 30-х годах и в послевоенные годы.

Вернувшись в Новосибирск с фронта в октябре 1945 года, мой отец стал руководителем оркестра, работавшего в кинотеатре им. Маяковского и одновременно в упоминавшемся уже мною ресторане “Централь”, который располагался через дорогу от кинотеатра. Оркестр Г.Коморского, до этого работавший там, перестал существовать еще в довоенные годы, так как некоторые его музыканты, вернувшиеся в Советский Союз из Харбина, включая самого руководителя, были репрессированы и убиты.

Хочу показать здесь небольшую афишу фильма “Во имя жизни”, сохранившуюся в семейном архиве. На ней указано: “На вечерних сеансах концерты ДЖАЗ-ОРКЕСТРА, под управлением Л.Рубина”. Фильм был снят в 1946 году, а вышел в прокат 12 марта 1947 года.
Афиша фильма "Во имя жизни" 1947-го года
В послевоенные годы составить программу концерта было трудной задачей из-за репертуарного голода. Далеко не всё можно было играть, особенно после февральского 1948 года разгромного Постановления ЦК ВКП(б) в отношении оперы В.Мурадели “Великая дружба” и музыки Д.Шостаковича, С.Прокофьева, А Хачатуряна и других композиторов.
Именно в те годы мой отец и списался с композитром О.Строком в поисках произведений для своего оркестра. И композитор откликнулся, да иначе и быть не могло.

Приведу еще одну цитату из книги А.Гиммерверта. Это отрывок из письма О.Строка его дочери Вере Строк-Шишкиной: «Денежные мои ресурсы сильно упали. Во-первых авторский гонорар у всех снизился. Кроме того, есть счастливые композиторы, которые что напишут, продают в Госиздат. Ноты их распространяются помимо них. И они получают за изданное по тиражу и авторские. Не то со мной, да и не только со мной – с композиторами авторами легкой танцевальной музыки. Их сочинения не покупают. Приходится самому стараться их проталкивать, распространять, переписывать, рассылать оркестрам. Я не скажу, что мои легкие и танцевальные произведения охотно играют. Музыкантам и публике они нравятся, но нужно как-то сделать, чтобы они дошли до слушателя, а раньше всего – до исполнителя, до музыкантов. Нужно исполнять просьбы дирижеров и посылать им ноты. Если вещи публике понравятся, они будут играть».

И отец получал от Строка рукописные ноты, а потом по ночам после работы делал оркестровки для своего состава музыкантов, привлекая к переписке нот мою маму. У нас дома была целая коробка перьев “Рондо”, особенно удобных, по мнению папы, для написания нот.

В нотной библиотеке отца были и письма от Оскара Строка, но, к моему великому сожалению, в сумбуре сборов в эмиграцию, когда отца уже не было, я о них забыл, и они были вместе с остальными нотами сданы в макулатуру. Теперь я очень об этом сожалею, но ничего исправить невозможно.

В заключение несколько слов о нотном издательстве “О.Д.Строк”. Оно было открыто композитором в начале 1923 года вскоре после его приезда в Ригу из голодного Петрограда. Он печатал танцевальные пьески и романсы в первую очередь собственного сочинения, хотя, конечно, не были забыты Чайковский, Рубинштейн, Венявский, а также Вертинский и романсы на стихи популярных поэтов: Есенина, Ахматовой, Волошина. Но вот о том, что Строк издавал вальсы, шлягеры и прочее в цифровой системе в книге Гиммерверта не упоминается.

Цифровая система записи музыки имеет много недостатков, но относительно проста для музыкантов-любителей. Так что не совсем понятно, почему виртуоз-мандолинист, если он действительно виртуоз, не знает нотной грамоты. Вероятно, тем не менее, Строк понимал, что делает, хотя предпринимателем он был очень неважным и через некоторое время прогорел. Издательство пришлось закрыть. Но жизнь-то продолжалась…

Оставить комментарий

O.o teeth mrgreen neutral -) roll twisted evil crycry cry oops razz mad lol cool -? shock eek sad smile grin