Одним мартовским днём…

Сегодняшний свой рассказ хочу начать с цитаты из очерка журналиста и театроведа Александра Минкина “Вишневый сад”, который я прочитал некоторое время назад в сборнике “Все в саду”. Он сделал интересные подсчеты, и доказал, что вопреки мнениям даже выдающихся режиссеров, размеры имения Раневской составляли не полтора-два гектара, как полагали раньше, а тысяча сто гектаров, что ведет к переходу количества в качество.

Минкин пишет: “Это такой простор, что не видишь края. Точнее всё, что видишь кругом, - твоё. Всё до горизонта.

Тысяча гектаров - это иное ощущение жизни. Это твой безграничный простор, беспредельная ширь. С чем сравнить? У бедняка - душевая кабинка, у богача - джакузи. А есть - открытое море, океан. Разве важно, сколько там квадратных километров? Важно - что берегов не видно.

Если у тебя тысяча гектаров - видишь Россию. Если у тебя несколько соток - видишь забор.”

Я вспомнил это рассуждение Минкина, когда в предпоследний, выдавшийся солнечным и теплым, день марта оказался в Topstone park, расположенном по соседству с небольшим городком Реддинг в Коннектикуте. Приехали мы туда всем семейством на двух машинах. Запарковались и отправились по тропе вокруг Steichen’s Pond, расположенном почти в центре парка.

Не сделав и сотни шагов, мы оказались посреди чудесного смешанного леса, и хотя деревья еще не были покрыты листвой, вокруг было невероятно красиво: пересеченная местность, и в то же время простор, скальные выходы горных пород и кристально чистые ручьи, свежий воздух и ароматы пробуждающейся земли.

Я знал, что мы поедем в этот парк и заранее поискал информацию об истории его создания. Оказалось, что название Steichen’s Pond отнюдь не случайно. Когда-то нынешняя территория парка была частью имения, принадлежавшего известному фотографу и художнику Эдварду Стейчену. В 1971 году этот участок земли площадью в 270 акров (это без малого 110 гектаров), был у него выкуплен администрацией соседнего городка Реддинг и превращен в общественный парк. “Ничего себе, - подумалось мне, - какова же была величина всего поместья Стейчена”? Вот тут-то я и вспомнил о рассуждениях Минкина. Наверняка хозяин замечательно красивого уголка Коннектикута подобно Раневской видел из своего дома не забор, а Америку.

И здесь, я считаю, стоит сказать хотя бы несколько слов о самом Эдварде Стейчене. Он родился в Люксембурге в 1879 году, а через год его отец эмигрировал с семьёй в Соединенные Штаты и поселился в Чикаго. Эдвард проявил художественные способности еще в школе, позже увлекся фотографией. В 1900 году он встретился с фотографом, галеристом, промоутером современного искусства в США Альфредом Штиглицем, сыном таких же эмигрантов, как и он сам, но евреев, прибывших в США из Германии, и они стали друзьями и сотрудниками на долгие годы. С 1903 по 1917 год Штиглиц издавал журнал “Camera Work”, в котором наиболее популярным автором был Стейчен. В журнале печатались фотогравюры самых известных фотографов мира. В 1905 году Штиглиц при самом активном участии Стейчена основал “Little Galleries of the Photo-Secession”, где регулярно проводились выставки лучших фоторабот, что в конечном счете способствовало признанию фотографии одним из видов изобразительного искусства, подобно живописи или скульптуре. Не менее важным, способствовавшим широкой известности галереи, было то, что благодаря проходившим в ней вернисажам, американцы могли познакомиться с работами таких выдающихся французских художников-авангардистов, как Анри Матисс, Поль Сезанн, Пабло Пикссо, Константин Бранкузи и многих других.

Стейчен одним из первых в Соединенных Штатах начал заниматься цветной фотографией, сделал первую в мире фотографию моды, впоследствии был директором департамента фотографии в Музее современного искусства (МоМА) в Нью-Йорке. А его заслуги как фотохудожника трудно переоценить. Достаточно сказать, что в 2006 году на аукционе его фотография под названием “The Pond - Moonlight” была продана за два миллиона девятьсот тысяч долларов. Правда, это случилось уже после его смерти. Однако, и при жизни Стейчен не был бедным человеком, потому и неудивительно, что он обладал столь солидным поместьем, часть которого стала региональным парком.

Однако мы отвлеклись. Отправимся обратно в парк. В тот замечательный предпоследний день марта мы неспеша шагали по тропинке, протоптанной вдоль берега пруда. И хотя деревья вокруг стояли еще голыми, во всем чувствовалось приближение весны. Сквозь прошлогодние опавшие листья пробивалась молодая зеленая трава, а местами попадались целые поляны, усыпанные цветущими белыми подснежниками со склоненными головками. В сырых же местах, ближе к воде, частенько красовались мои старые, экзотического вида, знакомцы, с которыми я уже встречался раньше в других местах.

Это были сидящие прямо на земле темно-пурпурные, иногда с зеленовато-фиолетовыми пятнами и полосками “цветы”, похожие на сложенные лодочкой ладони двух небольших рук. На самом деле то, что обычно принимается за цветок, является листовым покрывалом как бы укутывающим подлинное соцветие, похожее на слегка вытянутый овальный початок. Его можно увидеть, если заглянуть в щель между достаточно мясистыми “ладошками” бережно его охватывающими и как бы защищающими нежную эту драгоценность от возможных весенних холодов и низких ночных температур. Позже из земли появляются сердцевидные с заостренной верхушкой листья, расположенные в виде розетки.

Американцы называют это растение Skunk Cabbage, что в переводе означает скунсовая капуста. Хотя на мой взгляд принять выглядывающий из земли темно-бордовый комочек за небольшой кочанчик красной капусты довольно трудно. По-русски это растение, имеет говорящее само за себя, переведенное с латинского, название - связноплодник вонючий.

Дело в том, что главными опылителями связноплодника являются навозные мухи и жуки, для которых самым привлекательным запахом обладает сами понимаете что.

Нужно сказать, что скунсовая капуста, принадлежащая к семейству ароидных, так же как и многие другие её родственники, обладает одной очень интересной, и я бы сказал, необычной особенностью. Заключается она в том, что во время цветения у неё резко повышается температура соцветия, иногда на 10-15 и даже больше градусов Цельсия по сравнению с окружающей средой. Происходит это благодаря взрывной интенсификации дыхательного процесса, и именно в это время появляется тот самый, крайне неприятный запах от початка, который и дал повод назвать эту “капусту” скунсовой, то есть попросту говоря вонючей. Правда, оба эти процесса - повышение температуры и появление неприятного запаха досточно кратковременны и через несколько часов исчезают.

К счастью, в день нашей прогулки, связноплодник еще только собирался расцвести в полную силу, и поэтому никакого запаха не испускал.

А мы тем временем свернули в сторону от берега и стали подниматься по пологому, каменистому склону к ручью, впадавшему в пруд. Еще на подступах к нему стал слышен многоголосый хор лягушек, непрерывно выквакивающих свои брачные рулады в мелководных заводях. Хор был не очень стройным, солисты просто старались перепеть, а вернеее переквакать друг друга. Тем не менее, концерт был жизнерадостным, шел без антрактов, и мы полностью погрузились в мир звуков дикой природы.

На берегу одной из заводей мы остановились. Лягушки были так увлечены своими песнями, что не обратили на нас никакого внимания, и поэтому их можно было хорошо разглядеть. Они оказались на удивление небольшими и не зеленого, как я ожидал, а светло-коричневого цвета. Я удивился, как могут такие маленькие создания производить столько шума.

И вот так, стоя на берегу небольшой заводи, окруженной со всех сторон колючими кустами и высокими, сухими стеблями тростника, я вдруг неожиданно для самого себя мысленно перенесся на миллионы лет назад в эпоху динозавров, когда дикая природа жила сама по себе без нашего, человечьего вмешательства. И в те далекие времена она несомненно тоже была полна разнообразных звуков. Однако, если мы относительно легко можем визуально представить себе тот мир, то как он звучал тогда, мне, например, вообразить довольно трудно. По окаменевшим скелетам ученые смогли воссоздать внешний облик гигантов, населявших Землю, хотя и в черно-белом варианте, ибо мы не знаем как и насколько ярко были раскрашены динозавры. Не все они были великанами и, может быть, какие-нибудь мелкие виды были не менее привлекательны внешне, чем нынешние павлины. Но так или иначе, а визуальный облик той эпохи более или менее представим. А где аудиозапись ей соответствующая? Нет её. А как было бы интересно послушать брачную песню какого-нибудь диплодока. Не были же они немыми. Хотя, подумал я, возвращаясь из мезозойской эры в наше время, всё же намного лучше и приятнее, а главное безопаснее, наслаждаться пением лягушек, чем дрожа от страха слушать рёв хищного, зубастого тираннозавра.